Ю.Н.Лапин

Чатын по Ромбу 1992
или
как я провел тем летом

Давно хотел написать про это, пожалуй, самое памятное для меня восхождение, но все откладывал до более свободных времен и дооткладывался до того, что остался из участников один. И теперь писать стало как-то не совсем удобно. Дополнить картину, уличить меня в преувеличении или пусть даже в непроизвольном искажении, как это нередко делает Б.И. Борисов, когда я описываю события с его участием, уже некому. Но я думаю, что лучше все же оставить воспоминание, хотя бы и субъективное, чем предать забвению «дела минувших дней». Так что, все могло быть и не совсем так, как я описываю, но так уж я запомнил.

Еще зимой - весной 1992 года в Москве я отдельно беседовал и с Мишей Штарковым и Сергеем Антоновым, что хорошо бы летом сходить шестерку (маршрут 6-й категории сложности), эдак, на Чатын (что в альпинизме соответствует: «а не замахнуться ли нам, на Вильяма нашего Шекспира»). Хотя до конкретных договоренностей не дошло, это были, так сказать, разговоры о намерениях.

Летом того года Феодор Чернышов организовал визит на Кавказ группы молодых альпинистов из Инсбрука и широким жестом пригласил всех «взрослых» членов секции МГУ поучаствовать в совместном мероприятии, и мы «большой университетской гурьбой» поехали обеспечивать их прием и сопровождение (за счет гостей). Разместились в Альплагере «Эльбрус» в ущелье Адылсу. Как мы их принимали, это отдельная, не только и не столько спортивная тема. После тренировочной вершины все сходили на Ушбу через «подушку», я не пошел, потому что уже был на этом маршруте. Зато каждый день тренировался в лазании на камне напротив лагеря «Шхельда». В конце этого мероприятия Миша и Сергей стали строить планы на сложный маршрут на Ушбу. Меня в этих планах не было, со мной они эту тему не поднимали, я и не напоминал: «насильно мил не будешь».

Время пролетело быстро, закончилась эпопея с австрийцами, почти все разъехались. Миша Штарков с Сергеем Антоновым ушли в двойке на Южную Ушбу по Кустовскому, высшей, 6Б категории трудности, восхождение их по времени должно было быть долгим. У меня осталась неудовлетворенность: приехал в горы, акклиматизировался, набрал форму и никуда не сходил. Время было, деньги еще оставались, уезжать не хотелось. Хотелось еще хотя бы пожить в горах. Не уехал и Андрей Заболотных, он, кажется, остался жить в Эльбрусе.

Надо сказать, тот год был временем разброда и шатания в отечественном альпинизме. Раньше он был весьма спортивным, аскетическим, зарегламентированным. Настали новые времена и все вдруг как-то расслабились, вспомнили, что в горах можно еще и просто получать удовольствие. Восхождений совершалось мало, зато по тропам бродили толпы гулящего народа. С австрийцами мы тоже много гуляли. И я столкнулся с новым для себя феноменом: было впечатление, что каждый десятый встреченный на тропе со мной здоровается, а каждый двадцатый еще и называет по имени-отчеству. Я много работал инструктором, да и запоминали меня не только мои участники. Я же не всех своих участников помнил, не своих, тем более. Чтобы не обижать никого, улыбался, кивал в ответ, делал вид, что узнаю, отделывался общими фразами. С одной стороны приятно, с другой — держало в известном напряжении.

Как-то раз, ниже лагеря Джан-Туган, идет навстречу компания, от нее отделяется мужчина, бросается на меня и начинает душить в объятиях. Лицо знакомое, не сразу, но вспоминаю, это Борис Палыч Лещенко, инструктор, с которым вместе работали на сборах в Сванетии. Личность легендарная в туристских кругах. Пригласил меня к себе на «Улыбку Шхельды» (красивейшая стоянка под Шхельдинским ледником), где он работал инструктором альпинизма на сборах Московского Авиационного института. Вот этим приглашением я и воспользовался по окончании нашего «австрийского» мероприятия. Был еще один резон остаться — дождаться возвращения двойки с Ушбы. В случае чего, мы могли с Андреем Заболотных оказать помощь, лучше ведь, когда на помощь приходят свои, а не только штатный спасотряд. Ожидание было тревожным: маршрут очень трудный, удаленный, связи не было, идти в связке — дополнительная сложность. Потом ребята за это восхождение получили первое место на чемпионате Москвы.

Улыбка Шхельды — место очень красивое и бойкое, по тропе вверх-вниз ходило множество народа, Борис Палыч, человек общительный и хлебосольный, многих приглашал к нашему столу, угощал, заводил беседы. Так он познакомился с группой западных немцев (были тогда такие) и договорился, что мы с ним проводим их на Чегет-тау-Чану и Джан-Туган, что мы потом и сделали. Не обошлось, как всегда, без приключений, но это отдельная история.

В тот год потоки воды пробили в языке Шхельдинского ледника три больших тоннеля, я ходил по ним, как в метро, любовался и фотографировал. Потолки были ажурными, сводчатыми, высотой 4-5 метров, длина — порядка сотни, с другой стороны тоннели кончались большим провалом и также имели естественное освещение. Жаль, что такие чудеса природы долго не живут.

В районе улыбки паслись коровы с близлежащей фермы — самые опасные для альпинистов представители горной фауны (а вовсе не барсы, как думают многие). Поразило, что они необычайно полюбили пластмассовые пакеты, в том числе пустые, без продуктов. По утрам, когда почти все еще спали, они устраивали грабительские набеги на продуктовые палатки и кухни. Я иногда пытался догнать и отнять у них пакеты, в первую очередь для их же блага, мне казалось, они отравятся и заболеют, но мне это ни разу не удалось. Отбежав резво на безопасное расстояние, они начинали торопливо и сладострастно пожирать пластмассу, как изысканный деликатес. Впрочем, об отравлениях КРС (Крупного Рогатого Скота) не было слышно, и местный фермер претензий не предъявлял.

Так прожил я на «улыбке» больше недели. Пошел как-то по делам в Джан-Туган, по дороге узнал что «наша» двойка возвратилась, завернул в «Эльбрус», нашел их палатку, откинул полог: «спят друзья усталые в пуховых мешках». Пошел дальше. На обратном пути опять заглянул, они были в том же положении, но уже не спали. Перекинулся с ними дежурными фразами, приличествующими случаю, и уже собрался уходить, как вдруг они неожиданно предложили мне идти с ними на Чатын по Ромбу. Меня это с одной стороны удивило, с другой — рассердило. Я без обиняков высказался, что нахожу их предложение очень странным после того, как они не пригласили меня на Ушбу. Я не в обиде и не в претензии, что они не захотели со мной идти, но перемену в их отношении не понимаю. Они начали приводить разные неубедительные объяснения, что-то в духе: «да ты нас не так понял, да не обижайся, да так получилось и т.д. и т. п. и закончили повторением приглашения. И тут мне вспомнилась старая история.

Есть в Крыму, в Новом Свете гора Сокол. Ее восточная часть обрывается к морю огромной почти отвесной плоской гладкой стеной. Такие большие плоские гладкие стены встречаются в горах редко и называются “зеркалами”. До сих пор экскурсоводы рассказывают доверчивым отдыхающим, что по этой, редкой красоты, стене не ступала нога человека. Когда я был новичком, эта стена представляла собой скалолазную проблему, ее пытались штурмовать (с переменным успехом) лучшие команды. Мы смотрели на них со смесью ужаса и восторга.

Через несколько лет я набрался смелости замахнуться на эту стену и подбил на это дело Борю Борисова. Перед стеной мы сходили тренировочную “пятерку” на которой к нам присоединился Рафик Мухамедшин (Рауф Адгамович, ныне доктор физико-математических наук). После тренировочного маршрута Боря и Рафик стали считать, что мы идем втроем. Мне же было тревожно перед восхождением, и внутреннее чувство говорило, что любой третий перегрузит лодку, надо идти, как задумано, в двойке. И я, по возможности мягко, психологически, «отжал» Рафика, сделал так, что он сам отказался идти (встретите Рафа, не рассказывайте ему об этом). Прошли мы маршрут на пределе, не роняя ни лишних слов, ни движений. И это было важно. Втроем, думаю, могли бы не пройти... Пока шли, наблюдали смену трех типов шлямбуров (крючья, забиваемые в предварительно пробитые отверстия): как минимум две команды сошли с маршрута.

Но, возвратимся в «Эльбрус». Слушая Сергея с Мишей, я вдруг подумал, что ситуация, похоже, повторилась, но на этот раз, роль Рафика досталась мне. Я поразмышлял и согласился. Спросил про маршрут, для Миши этого вопроса не было — разумеется по Мышляеву (для непосвященных: Мышляевские маршруты — классика, как правило, самые красивые и сложные). Я этого маршрута побаивался (по описанию надо идти в полиэтиленовых капюшонах под потоками ледяной воды), склонялся к маршруту Граковича, но спорить не стал, по Мышляеву, так по Мышляеву.

Через несколько дней, ни у кого не выпускаясь и не имея рации, вышли на подход. На пути к австрийским ночевкам, я ощутил, что верховья Шхельдинского ущелья имеют явно инфернальный характер, и внутри у меня зазвучала органная музыка. За пиком Щуровского открылась верхняя часть Чатына, и я почувствовал, что гора эта имеет мужской характер, справедливый, но предельно строгий и безжалостный. Экзамен будет жестким, чуть что не так — конец.

Возле австрийских ночевок спрятали в камнях лыжные палки, пошли на перемычку между пиками Щуровского и Железнодорожников. На подъеме на гребень я предложил идти по разрушенному скальному гребешку, но Миша с Сергеем пошли по снегу, как то и положено по теории. К некоторому их смущению, я их обошел, хотя физически был слабее обоих. Далее прошли по снежному гребню в направлении Щуровского и заночевали на гребне.

Меня в тот сезон мучила сильная зубная боль, я даже безуспешно съездил к стоматологу в Тырнауз, но на время восхождения боль меня оставила в покое.

Утром тянули спички из коробка — кому сегодня идти первому. Я тянул первым. Идти выпало Мише. Кстати, на второй день тянули жребий мы с Сергеем. Идти опять выпало не мне. Получилось для меня идеально, я в сезоне имел только «двойку» и не готов был сразу работать первым на «шестерке». Мне нужно было день–два «разойтись-разогреться», втянуться. До сих пор не знаю, случайно так получилось, или меня ребята разыграли каким-то хитрым приемом.

Собрались, спустились, пересекли спокойный в этом месте ледник, подошли к Ромбу. До скал подъем метров 60 по крутому фирновому «галстуку». Поднялись. Миша быстро «одевается» и уходит на стену, Сергей его страхует. Я еще развешиваю на себе «железо» (сказывается отсутствие тренировочной стены) и вдруг роняю зажим. Он, издевательски позвякивая, улетает к подножью галстука. Мне становится плохо. Вот это да, вот это корифей альпинизма: теряет снаряжение, как какой-то новичок, еще не начав восхождения! Мало того, что предзнаменование нехорошее, ошибка «детская», непростительная для квалифицированного восходителя, так идти на маршрут без второго зажима плохо. Конечно, один зажим можно одалживать у первого (он и одним может обойтись), но какой позор. С замиранием сердца быстро спускаюсь вниз, пытаюсь найти в нагромождении фирновых глыб «иголку». Надежда слабая. О, счастье! Вот он, никуда не завалился. Быстро поднимаюсь обратно. Слава богу, успел, Мишу не задержал. Уходим на стену. Начинается стенная работа. Как говорится, передвижение по стене состоит из остановок. Я иду последним. Работа не сложная, но и не легкая. Выбиваю крючья, поднимаюсь на зажимах.

Где-то в середине дня, когда я начал подъем от очередной станции, стена вдруг вся завибрировала и задрожала от глухих мощных ударов наверху. Делать нечего, вжимаюсь в скалу и жду плиту (камень размером эдак, со шкаф): «паду ли я, стрелой пронзенный, иль мимо пролетит она...». Она проносится недалеко, в очередной раз ударившись о стену где-то рядом и обдав меня лавиной мелких камешков, которые несколько секунд барабанят по каске и рюкзаку. Как только барабанная дробь стихает, поднимаю голову и кричу наверх, что у меня все в порядке, надеясь услышать ответ, а еще лучше, того же содержания. Сергей быстро отзывается, он цел, Миша — тоже. Даже, как потом выяснилось, веревки не пострадали. Как потом рассказывал Сергей, он был по-особенному рад моей бодрой реакции на происшествие, а почему — об этом сегодня еще не пришло время рассказать.

Ближе к вечеру я сильно вымотался и, подойдя на одной из «станций» к Сергею, озвучил свое страстное желание проглотить хоть что-нибудь. Сергей, как волшебник, полез в карман и достал две жирные сушеные абрикосины, которые придали мне сил. Вскоре мы подошли к Мише, который выбрал место для ночлега. Оно представляло собой маленький крутой снежничек в неявном скальном углублении, в верхней части которого мы утрамбовали полочку для сидения. Поучились как бы кресла с упорами для ног, коими служили выбитые в фирне ступени. Спинками служили скалы. Я устроился с краю, втиснувшись спиной в неявный внутренний угол. Сергей расположился в центре.

Устроились, закрепили горизонтальные перила, повесили на них кухню, приготовили ужин. Поели горячего, попили чаю. Я никак не мог утолить жажду. Миша вскипятил для меня лишний котелок. Было еще не поздно, ветра не было, вокруг стояла тишина и молочный туман. Было уютно и спокойно, я поймал себя на мысли, что похоже на то, будто мы сидим где-нибудь на веранде подмосковной дачи. Потек неспешный разговор. Я заметил, что это моя первая сидячая ночевка, несмотря на большой восходительский стаж. Предыдущая не удалась: мы с напарником расчистили полку для сидячего ночлега на маршруте Сенчины на Западный Домбай так основательно, что сумели поставить на ней палатку.

Кстати о погоде. Весь этот день (как и остальные) было пасмурно и, как мне казалось, туманно. Однако в середине дня, приглядевшись повнимательнее, я заметил удивительную вещь: шел редкий мелкий снег, но начинался он метрах в двадцати от стены, по самой же стене снег не падал.

Помню я сказал, что на таком восхождении даже неопасная в иных условиях травма любого из нас, например, перелом конечности, поставит нас в сложное положение, поскольку спасотряд доберется до нас очень и очень нескоро. Миша удивился и успокоил, высказав уверенность, что никакой спасотряд сюда вообще не доберется.

Миша рассказал про падение плиты: во время лазания ему регулярно попадались старые шлямбурные крючья, в которые он, не в силах противостоять естественному на вертикали чувству, прощелкивался (вставлял карабин и прощелкивал веревку). Но в один-единственный шлямбур он не прощелкнулся, сам не знает почему. Никаких видимых причин не прощелкиваться не было, но возникло чувство, что «не надо», ну нет, так нет, не стал рефлексировать Миша и полез дальше, подчинившись внутреннему голосу. Поднявшись выше, он нашел удобный уступчик и поставил на него ногу. В следующее мгновение уступчик стал уходить из-под ноги, но Миша сумел удержаться. Уступчик оказался верхушкой большой плиты, в которую и был вбит тот самый шлямбур...

Наутро мы с Сергеем тянули жребий, идти выпало ему. Я пошел вторым. Продолжались камины. Почти весь маршрут состоит из каминов. Вода по ним не текла (как то обещалось в описании), зато были снежные пробки — одна-две на камин. Для меня это выглядело так: некоторое время заминка (веревка не движется), потом снежный обвал на голову, и веревка снова идет вверх. К середине дня поднялись на полку Абалакова (полка — сильно сказано: цепочка небольших снежников, пересекающих по диагонали весь ромб), оставили на ней Мишу, предполагая тут ночевать.

Прошли две веревки по каминам выше полки, поднимаюсь на очередную станцию с небольшим траверсом налево в верхней части и ... «картина маслом». Стоять было где: небольшая наклонная, градусов 20-30, ровная полочка-балкончик, нависающая над стеной, выше несколько забитых старых крючьев, в них продета петля из основной веревки, а в петлю — наша страховка. Станция. Вид у петли ветхий, ясно, что зимовала она тут не единожды. По теории, да и по существу, доверять такой веревке и крючьям пенсионного возраста нельзя, о чем я тут же и не преминул заметить, с нескрываемым укором, Сергею. Он был уже уставший и отмахнулся: ничего, сойдет и так, и полез в очередной камин. Поднялся он метра на три, не забил еще крюка, как я услышал негромкое сакраментальное «держи». Срыв. Сережа упал на полку ногами, упруго «отрикошетил» от нее и скрылся за перегибом полки, пропав из моего вида. Я мгновенно сообразил, что фактор рывка будет двойка, самый опасный, а надежность станции, по закону подлости оставляет желать много лучшего — одним словом, «коротка кольчужка». Непроизвольно зажмурился, вцепился в веревку, попытался покрепче упереться ногами, чтобы уменьшить нагрузку на крючья, а мысль одна «половина на половину», жду. Веревка дернулась, судорожно заскользила и... застыла. Значит, будем жить дальше. Я окликнул Сережу, он глухо ответил, что в порядке. Не мудрено, лететь не касаясь скал — самый комфортный вариант. Через некоторое время он стал подниматься на зажимах, я помог ему пройти перегиб и выбраться на полку. Мы потом этот случай с Сережей не обсуждали, но я уверен: к станциям с тех пор он стал относиться с большим пиететом.

Я закрепил страховочную веревку, Сергей некоторое время сидел на корточках молча, приходил в себя. Я отогревал ему ладони своими, они у него были холодные. Он решил лезть (лучший, но трудный выбор), дошел до места срыва, забил крюк и на этом поставил точку в своих дневных трудах, начал быстро спускаться по закрепленным веревкам вниз на бивак. Уже вечерело. Я спускался следом. При подходе к полке Абалакова увидел, что Мише удалось слепить из снега площадку и поставить палатку (палатка у нас была маленькая облегченная, но палатка!). Метра за три–четыре до площадки был провал, веревка провисала, пройти последние метры до палатки оказалось трудно. Я их прошел не быстро (тоже устал) и не без помощи «какой-то матери». Сначала удивился, что ни Сережа, ни Миша не вылезут мне помочь, слыша такую «музыку», потом подумал, что они из деликатности опасаются задеть меня предложением помощи.

Влезаю в палатку, красота! Можно лечь-вытянуться. Сережа с Мишей, сидя в «дальнем» углу, что-то оживленно обсуждают. Ага, Сергей рассказывает про срыв. Я про него уже и думать забыл, пронесло и ладно. Миша же не на шутку встревожен рассказом, высказывается в духе: ребята, вы меня пугаете, нельзя так рискованно ходить, надо быть осторожнее. Кто бы говорил. Меня это удивило, «на войне, как на войне», тем более обошлось, можно уже не переживать.

Кстати, на таких восхождениях возникает феномен «обобществления» физических тел: к телу товарища, его физическому благополучию, начинаешь относиться как к своему, не делая никакой разницы, ибо твоя жизнь зависит от него не в меньшей степени, чем от тебя самого.

Через полгода Миша пошел на чрезвычайно сложное и рискованное рекордное восхождение. Погиб на спуске. При воспоминании о нем все время всплывают в памяти те тревожные за нас нотки в его голосе...

На следующее утро я пытался привычно свернуть спальный мешок в аккуратный цилиндр, чтобы засунуть его в чехол, что в маленькой тесной палатке было проблематично. Сергей посоветовал совать его в чехол как придется. Я попробовал, вопреки моим ожиданиям, получилось хорошо.

Быстро поднялся по веревкам до забитого вчера последним крюка, полез по камину дальше. Страховал Сергей. Вскоре дорогу перегородила снежная пробка высотой метра полтора. Начал пробивать в ней тоннель. Сил на это положил немало. Наконец путь расчищен, начинаю подъем, и почти сразу весь оставшийся снег рушится на меня. Мне удается удержаться и не последовать за ним. Стоило пробивать тоннель! Надо было сразу сбивать всю пробку. Понимаю, каково вчера было Сергею. Больше мне пробки не попадались. Прошел камин, сделал станцию. Дальше пошли не столь сложные веревки, а под большим внутренним углом с последним двухверевочным камином и вовсе лежал большой снежник. Ботинки мои были не у меня (первый идет налегке), чтобы не задерживать, я пошел по влажному снегу в галошах и к концу снежника сильно заморозил ноги. Принял ребят, объяснил, что мне надо переобуться и согреть ноги перед тем как идти дальше. Время близилось к вечеру, решили дальше не идти, тем более, что мы находились на месте очередной ночевки.

После подхода ко мне на снежнике Сергея, обсудили с ним дальнейший путь. Отсюда был вариант обхода последнего камина слева, по стене. Этот вариант казался проще, и мы на нем сошлись. Последний камин казался сложным. Крикнули подходящему Мише, каково его мнение. Он, не задумываясь, ответил: «Прямо в лоб по камину, по классике». Однако, оставшись в меньшинстве, на своем настаивать не стал. Сейчас я склоняюсь к тому, что лучше было бы идти по камину, обход слева оказался много труднее, чем нам казалось.

Бивак оказался отчасти похожим на первый. Опять снежник, на этот раз большой и удобный, опять скальные спинки, опять небольшое углубление в скале с краю, наподобие кресла. Его, с предвкушением комфортного сна, занял Сережа. Он видимо решил, что мне было весьма комфортно на первом биваке, хотя я бы этого не подтвердил. Изогнутая спинка не очень удобна для сна, приходится часто ворочаться. Сформировали просторные сиденья, а на уровне груди, как раз где надо, уже висела, натянутая предыдущими восходителями, основная веревка. Ее-то мы и использовали по полной для хозяйственных нужд. Класть ничего на снег было нельзя, велик риск, что вещь улетит. А на таких восхождениях лишних вещей бывает. На веревке же все под руками, удобно, надежно и подсыхать будет на ветерке. В общем, веревка оказалось завешенной доброй половиной нашего скарба, в том числе и кухней. Кухней и готовкой, как всегда, заведовал Миша, никому этого не доверял. Мне это было непривычно, так как обычно эти заботы я брал на себя.

Над нами нависали, прикрывая, высокие скалы, создавая ощущение безопасности и уюта. Век живи, век учись. Наутро я понял всю обманчивость этого ощущения и меру грозившей нам опасности.

На следующий день очередь идти первым была Мишина. Легким траверсом (движение приблизительно по горизонтали) ушли за перегиб налево. Я, уходя последним, полюбопытствовал, на чем был закреплен конец «хозяйственных» перил. На маленькой закладушке. Только взялся за ее тросик, как она, выкрашивая мелкие камешки, тут же выскочила. У меня все похолодело внутри. Если бы вчера кто-то посильнее дернул перила, мы бы вмиг могли лишиться большей части своего снаряжения и припасов. В каком бы дурацком и, буквально, смертельном положении мы бы оказались. Вряд ли смогли бы выбраться отсюда.

Начали последнюю веревку. Резко выраженный перегиб на «крышу» был уже недалеко, метрах в тридцати пяти. Миша был хорошо виден и шел эту веревку больше половины дня. Мне веревка казалась даже не вертикальной, а слегка наклонной и, казалось, Миша идет ее слишком медленно, хотя эти ощущения я держал глубоко внутри себя. Объяснял себе тем, что мы уже устали и тем, что «последний бой, он трудный самый». Наконец во второй половине дня Миша вылез на крышу и закрепил веревки. Сережа стал подниматься на зажимах. Я остался в одиночестве, делать было нечего. Стал бросать мелкие камешки вниз, видя, что там никого нет. Вся стена просматривалась с этого места. Заметил, что если отбрасываю камешек от стены на два–три метра, он падает на полку Абалакова, а если немного дальше, то камень уже достигает начала стены. Классик сказал: «Бросая в воду камешки, смотри на круги, ими образуемые; иначе такое бросание будет пустою забавою». Сделал вывод, что вся стена почти вертикальная.

Пришло время подниматься и мне. Работая зажимами, перенес вес на перила, выбил последний крюк и... увидел, что меня маятником увело от стены метров на пять. Вот тебе и некрутая стена, да тут нависание и приличное. Стало крутить, как игрушку подвешенную на резинке, я этого очень не люблю, а остановить вращение вдали от стены нет возможности. Да, подумал я, что-то произошло со мной за эти дни, если нависание показалось мне даже не вертикальной стеной... Стало понятно, каково далась эта веревка Мише, ему пришлось вылезать на карниз.

Выбрался на крышу, в первый раз за четыре дня стал на ровной площадке. Миша стоял напротив, ближе к краю. По инерции, как последний, отщелкиваю и передаю Мише, как первому, объемистую связку выбитых крючьев и закладух с карабинами. Миша берет ее и прищелкивает к себе на пояс, отводит руку. «Прищелкнутая» связка, звякнув, падает к его ногам и, издевательски медленно переваливаясь, исчезает за перегибом крыши. Полетела к началу маршрута. Мишу это чрезвычайно расстраивает, причем не только сама потеря, но и «детский», «новичковый» характер оплошности. Прямо как у меня с зажимом в начале маршрута.

Как могу, сглаживаю ситуацию, нахожу в ней и выгоды: снаряжение это уже больше не понадобится, легче будет спускаться. А железки, они и есть железки, за такой маршрут не жалко и большего. Поднимаемся по снегу к Сергею, он выше, метрах в шестидесяти, нашел более или менее сносную площадку для бивака. Сквозь усталость соображаю, что передо мной опять «картина маслом». Сережа хлопочет о том, чтобы побыстрее поставить бивак. Понятно, он, ожидая нас в бездействии, основательно замерз. Но страховки нет, и вроде не предвидится. Кругом заглаженные скальные лбы без трещин и рыхлый снег. А место сопливое, а мы уставшие и замерзшие. Ситуация явно опасная. Одно неверное движение и чей-то рюкзак, или, того хуже, кто либо из нас, начнет падение, с непредсказуемым результатом, то ли задержится, то ли нет. Я вступаю в «переговоры» с Сережей на предмет предварительной организации страховки. Как говорят железнодорожники, «сэкономишь минуту, потеряешь жизнь». Предлагаю срубить ближайший снежный гребешок, под ним наверняка найдем лед, был у меня уже такой опыт. Миша подчеркнуто дистанцируется от диспута, все еще находясь во власти переживания своей оплошности, у него вид, как будто он сам себя поставил в угол. Сережа обращается к нему, как к третейскому судье. Немного подумав, Миша говорит: «надо дать Юре шанс».

Принимаюсь энергично рубить айсбайлем (разновидность ледоруба) ближайший гребешок, и, углубившись на метр с небольшим, упираюсь в твердый фирн, куда и завинчиваю ледобур. Сережа, сидящий в ожидании на корточках, вопросительно смотрит на Мишу, Миша подходит и подтверждает факт обретения нами точки страховки. Закрепляем веревочные перила и быстро ставим палатку.

Дальше я помню себя уже лежащим в палатке в спальнике, посередине лежит Миша, между нами закипающая на газовой горелке полная трехлитровая кастрюля с водой. Кастрюля начинает крениться в мою сторону, Миша пытается ее схватить, но не успевает. Содержимое выливается на мой спальник, я ощущаю на правом бедре разливающееся тепло. Палатку мгновенно заполняют плотные клубы пара, как после хорошей поддачи в бане, ничего не видно. Никто не проронил ни звука. Молча минимизируем последствия ЧС. Интересно, что, несмотря на мгновенно промокшие спальник и одежду, ожога я не получил. Наверное, правда, что вода кипит на высоте при меньшей температуре.

Неприятность еще и в том, что это была последняя вода, газ на этой готовке кончился. У нас было два одноразовых баллона, но не новых, а по умелецки повторно заправленных. В горлышко второго баллона, вероятно, попала песчинка, и он предательски тихо испустил газ. А одного баллона нам не хватило. Так что в эту ночь мы заснули несолоно хлебавши. Правда и продукты у нас на следующее утро тоже кончились.

Когда потом мы делились впечатлениями, кому, что больше запомнилось, Миша сказал, что его больше всего приятно удивило, что мы никак не прокомментировали опрокидывание кастрюли. Это бы его в тот день морально добило бы. Да, пожалуй, даже шутки в этот момент уже не выглядели бы искренними.

На следующее утро решили, что первым пойду я, но как ни старался, шел по снегу медленно, так что вскоре меня сменил опять же Миша. Скоро начался довольно крутой лед в кулуаре, я шел последним и в одном месте столкнулся с небольшим нависающим фирновым карнизом. Натянувшаяся между мной и Мишей веревка не давала мне возможности его обойти. А зажим был в рюкзаке, доставать его было долго. Пришлось преодолевать карниз в лоб, опять с помощью «какой-то матери», ухватившись за веревку руками. Как я ни старался пройти быстрее, Мишу, идущего первым, я все же задержал на крутом неудобном месте. В это время между Мишей и Сергеем произошел диалог, который, как считал Миша, я не мог слышать, примерно следующего содержания. Миша: «почему веревка не идет», Сергей: «да тут Юра задерживается», Миша (дословно): «пошли его на фиг». Сказано это было спокойно, без раздражения, почти литературным языком, что меня весьма удивило. Это я к вопросу о том, кого что больше поразило.

Весь этот день хотелось пить, но не до такой степени, чтобы есть снег. Где мог, ловил капель с сосулек. Лед кончился, начались некрутые разрушенные скалы, я вышел вперед, по этому виду горного рельефа у меня всегда получалось передвигаться быстро. Где мог, забивал крючья и оставлял закладки.

... До вершинного гребня осталось метров пятнадцать-двадцать. Я огляделся, пора было организовывать точку страховки, но окружающий рельеф не предоставлял для этого простых возможностей. Попытался забить крюк, но понял, что он держать не будет, порода рыхлая. Оставил его как есть. Оценил, что организовывать здесь промежуточную точку страховки получится долго, придется передвигаться, выискивать место, что все тот же риск. А если собраться и рвануть наверх, пройду быстро и аккуратно, а там и сказке конец. Так и сделал. Через несколько минут был уже на гребне, на большой удобной площадке с подобием ограждения. На этой веревке у нас не было визуального контакта. Издал победный клич: «гребень!» и мощно потянул веревку, что было в этой ситуации однозначным сигналом. Ребята пошли одновременно. Когда поднялись, показали мне болтающийся на веревке вылетевший тот ненадежный крюк, добавив с укором «Юра, ты в свое время учил нас, новичков, никогда не использовать ненадежные крючья, как же так?». Из правил бывают исключения. От нашей площадки до вершины было метров тридцать с небольшим подъемом. Записку пошли менять мы с Серегой. Сережа сел писать записку у тура, я стоял рядом, но вдруг заметил, что в воздухе как-то грозно, потрескивает. Может и молния шибануть. Но Сергея оставлять одного на небезопасном месте неудобно. Но, с другой стороны, если молния травмирует нас обоих, Миша в одиночку с ситуацией не справится. А если расклад будет обратный, не два к одному, а один к двум, то вполне можно организовать действенную помощь и спуск пострадавшего. И я благоразумно приспустился от вершины. Сережа быстро дописал записку и мы двинулись по гребню Чатына в сторону Ушбинского плато. Прошли, обходя снежные карнизы, достаточно далеко в молоке, ничего не видно, где находимся — непонятно. Вдруг сплошную облачность на несколько секунд разорвало, и мы увидели справа пик Щуровского. Поняли, что можно уже спускаться вниз по снежному склону. Во время спуска Сережа попросил меня сделать страховку для Миши и начал объяснять, что у Миши такая особенность, на спуске он, бывает, ослабевает. Объяснения были излишними, я тут же организовал страховку. Миша шел молча, слегка пошатываясь. У меня обратная особенность, на спуске сил прибавляется. Вероятно, так действует увеличивающееся парциальное давление кислорода.

Подошли к средних размеров бергшрунду. Ребята переправились на страховке, а я, раззадорившись, предварительно перебросив рюкзак Сергею, перепрыгнул. Уже темнело, когда мы увидели сбоку небольшой лавинный конус, а под ним первую большую горизонтальную площадку. Значит мы уже на плато. На плато могли быть люди, в принципе, можно было бы похристарадничать: дайте воды напиться, а то так есть хочется... Но искать кого-то ночью, в тумане, на отнюдь не ровном плато было поздно. Палатку поставили, для безопасности, подальше от конуса. Фонарики еще не сели, в палатке было светло. Я, предвкушая торжественный момент, полез в свой рюкзак. Там должен был быть мой дежурный аварийный НЗ: ломти черного хлеба с толстыми кусками сала, завернутые в фольгу. Много лет я носил его (естественно обновляя содержимое) и он все не пригождался, но теперь наступает кульминационный момент, когда он нас выручит. Ребята о нем не знают. Но, какой облом! Свертка я не нахожу! Значит, я на этот раз забыл кинуть его в рюкзак! Вот и не верь после этого в закон подлости! Но не все еще потеряно, вспоминаю, что у меня в нагрудном кармане маленькие шоколадки. Когда ходил с австрийцами, они ели на перекусах маленькие спортивные питательные шоколадки, угощали и меня, я одну съем, другую — в карман, думаю в Москве побалую своих маленьких детишек экзотическими шоколадками, а пока пусть будут в кармане. На всякий случай. И вот он, случай. Достаю огарок свечи (тоже своего рода НЗ), начинаю топить на нем снег в алюминиевой кружке. Натопил каждому по пол кружки, добавил аскорбинки в порошке. Миша попросил аскорбинку отдельно, но я не успел, уже насыпал. До сих пор ощущаю неудобство при воспоминании об этом. Разделил шоколадки, объяснив их первоначальное целевое назначение: маленьким деткам, и, как оказалось, зря. У Сережи видимо психика была покрепче, а вот Мишину сентиментальность я недооценил. Как он сам потом признался, ел их со слезами на глазах, представляя обделяемых им малых деток. В компенсацию, он уже в Москве выдал мне со склада пол-ящика сгущенки, что для тех самых малых деток было несравненно предпочтительнее. Таким образом, у нас в палатке состоялся праздничный ужин, но на этом он еще не закончился. Через некоторое время мое ухо уловило хруст, он исходил от Сережи. Он объяснил, что выбирает из пустых мешочков остатки круп. Вот, оказывается, что такое «скрести по сусекам». Я тоже попробовал жевать сухие крупинки, оказалось — вкусно. Помню, в тот вечер как закрою глаза, перед мысленным взором маячит стакан крепко заваренного, горячего сладкого чая в подстаканнике, какие дают в поезде.

Легли спать. Ночью я обнаружил, что не могу согреться. Обычно, через полчаса–час в спальнике, всегда согреваюсь, а тут лежу и мерзну. Притиснулся посильнее к лежащему в середине Сергею, стало немного теплее. С рассветом поднялись, собрались и пошли на спуск к Ушбинскому ледопаду. В середине ледопада встретили большую группу поднимающихся, в которой у Сергея и Миши оказались знакомые. Поговорили, пошли дальше. Когда дошли до первого ручья на леднике, стали пить. Я зачерпнул воды в каску и долго пил.

На «австрийках» было пусто, все кто был, ушли наверх во встреченной нами группе. Наши лыжные палки были спрятаны выше, на скальном острове. По жребию идти за ними выпало мне. Светило солнышко, я снял с себя почти всю одежду (впервые за семь дней) и пошел наверх. Быстро отыскал палки в крупной осыпи. За мной с любопытством наблюдали два парня от стоящей неподалеку палатки, видимо оставленные здесь наблюдателями. Подошел к ним, они пили чай. Вид у меня, вероятно, был такой, что они сразу предложили мне чаю и кусок хлеба с повидлом. Я быстро поглотил угощение, и намекнул, что у меня внизу два голодных товарища. С банкой килек в томате и куском черного хлеба в активе, я спустился к ожидавшим меня Сереже и Мише. Тут выяснилось, что Миша с детства не переносит рыбные консервы в томате; мы отдали ему большую часть хлеба, а кильки разделили на двоих. Закусили, отдохнули, подсушили вещи на солнышке и пошли вниз поодиночке, каждый своим темпом. Я пришел к своей палатке на «улыбке» последним. В ней уже непробудным сном спал Миша. Улыбка почти опустела, из большого сбора авиационного института уходили последние. Борис Палыч тоже «паковал чемоданы». Сережа что-то пил из кружки и жевал, выглядел бодрым, смотрел весело. Он успел застать руководителя «авиационных» сборов и договорился с ним о включении нашего маршрута в их список восхождений, что открывало возможность дальнейшей подачи заявок на первенства. Я подошел к палатке и резко опустился на землю, произнеся: «точка». Для меня восхождение закончилось.

Эпилог

Сережа оформил все бумаги и заявил наше восхождение на первенство России. Из-за того, что у меня с Сережей и Мишей формально не было схоженности, нам автоматом дали последнее место, пятое или шестое, уже не помню. Все хотел посмотреть другие отчеты этого первенства, чтобы оценить, на какое же на самом деле место мы могли претендовать, но так до сих пор и не собрался.

Ю.Н.Лапин,
Москва, 8 февраля 2011 г.

Приложение 1

Это то, что Сережа сочинил для заявки–отчета на первенство России.

Выдержки из протокола разбора восхождения на в. Чатын (Гл.) по "ромбу" северной стены 6А кат.сл., совершенного командой альпклуба имени Р.В.Хохлова (МГУ), 1992 год.

АНТОНОВ: Маршрут Мышляева по "ромбу" давно вызывал интерес у команды. Поэтому, когда решили проводить сборы на Кавказе, именно его заявили на чемпионат России. Подход под маршрут через перевал Ложный Чатын, с которого вся стена очень хорошо просматривается. На прохождение "ромба" планировалось 2-4 дня, в зависимости от погоды и состояния маршрута. Плохая погода, большое количество льда в каминах и срубленные шлямбура стали причиной использования всех 4 дней. Ведущими работали по очереди. В первый день Штарков, потом я, Лапин и т.д. 1-я и 3-я ночевки — сидячие, 2-я — лежачая на "Абалаковской полке" — площадка была долеплена из снега и поставлена палатка. На "крыше" ночевка в палатке на площадке, вырубленной в снежном гребне. Каждый день во второй половине дня сыпала снежная крупа, что сильно осложняло прохождение маршрута. В 4-й и 5-й день шел мокрый снег, причем в 5-й день начиная с утра и очень сильный. В этот день (18.08) была пройдена "крыша" (скалы выше снежно-ледового гребешка пройдены по ледовому кулуару; в иное время этот кулуар скальный), достигнута вершина в 16 часов и спустились на Ушбинское плато. Из-за "молока" почти ничего не было видно, дальше в этот день не спускались. Маршрут, несмотря на плохую погоду, пройден уверенно, с большим запасом прочности. Имеющееся современное снаряжение (френды, лепестковые крючья, скайхуки, ледобуры) позволили его пройти, не забивая собственных шлямбурных крючьев, хотя очень многие шлямбура, особенно на первых четырех веревках, срублены.

ШТАРКОВ Миша (погиб во время зимнего восхождения на пик Ленина, 93 год): После несчастного случая с ФАиСом в 1989 году приходилось слышать, что "Москва на Чатын не ходит". Выбирая этот маршрут, хотелось опровергнуть такое мнение. Тем более оказалось, что сюда мало кто ходит вообще: снимали записки 1989 года, за исключением одной в 1-м туре — в прошлом году пытались пройти грузины, но спустились. С радиосвязью проблем не было. Маршрут классный. Вообще говоря, все маршруты условно делятся на две группы: "шестерки" и все остальные. "Мышляевский" маршрут без сомнения из числа "шестерок", хотя, конечно, и не СЗ стена п. 4810.

ЛАПИН: Маршрут очень крутой. На первых же метрах вспомнил рассказ Льва Порошина, когда спустившись с обработки, он выбросил самостраховки из старых веревок и сделал новые. Первый шел на двойной веревке. У проходящих перила всегда была верхняя страховка. В некоторых местах камины приходилось расчищать от снега, вываливая блоки объемом в кубометр. Как ВЫПУСКАЮЩИЙ, считаю, что восхождение совершено в соответствии с Правилами, с обеспечением безопасности, его надо засчитать.

Приложение 2

 
См. также обсуждение рассказа Ю.Лапина.